Владимир Борода – советский хиппи и чешский герой без гражданства

«Я родился в Омске в 1958 году. 22 октября в 6 часов утра с первыми звуками гимна. Мама испугалась и начала рожать. Может быть, поэтому я не очень люблю все советское», – полушутя начал свой рассказ Владимир Борода, а для своих просто Володя. Глядя в его добрые глаза, с трудом можно поверить в то, что за плечами у этого человека шесть лет советских лагерей, бегство в Европу и многолетняя борьба за место под солнцем в Чехии. Первый советский хиппи и герой без гражданства рассказал нам о современном конформизме, латентном чешском национализме и о том, почему в чешском МВД его знают лично.

 

— Владимир, как вы впервые познакомились с хиппи?

 

— Как-то на пляже я украл джинсы и, когда стал их продавать, обнаружился хозяин. Я начал смотреть, в какую сторону бежать, а он сказал, что если мне это нужнее, то пусть остаются. Мне было неполных 16 лет. Он дал свой адрес. Я несколько раз сходил к нему в гости. Думал, что это за придурки такие. Осенью он пришел ко мне с рюкзаком и говорит: «Мы хотим поехать. Хочешь с нами?». Видимо, чувствовал, что мое мелкоуголовное окружение сильно меня тяготило, прежде всего, своей конкурентностью: кто выше на стенку пописает. У хиппов этого не было.

— Куда вас занесло знакомство с новым окружением?

 

— Мы четыре года тусовались. Причем ездили не стопом, а чаще всего поездом (по Сибири трудно ездить стопом). Два-три билета покупали в складчину. Рюкзаки отдавали тем, у кого билеты, а остальные – кто как. В теплое время на поезд чаще всего садились так. Ждешь, когда состав тронется, в руках держишь бутылку кефира или пива, потом догоняешь и запрыгиваешь. Видел, например, что это пятый вагон, – спрашиваешь у проводника: «Девятый в какую сторону?». Он тебя отправляет в нужном направлении, так как искренне уверен, что ты выходил за этим пивом или кефиром. Если едешь в прохладную пору и на тебе куртка, то или пристраиваешься к кому-то, или ненадолго переходишь в другой вагон. Бывало, ловили: выкинут и все. Милицию не вызывали. Говоришь: «Студент. Отстал. Потерялся. Обокрали».

 

— Где вам удалось побывать вместе с друзьями-хиппи?

 

— Были мы в Средней Азии во всех пяти республиках и пол Сибири до Читы проехали. Были на Байкале, Алтае, на Белуху ходили. В Сибири зарабатывали калымом в бригаде. За эти четыре года лично я три раза был в спецприемниках, потому что без документов ездил. Затянуло. В отличие от туристов, у нас не было целей приехать туда-то и увидеть то-то. Один из нашей компании был распределен на границу с Афганистаном в Памире. Когда мы были в Ташкенте, возникла мысль, а почему бы туда не махнуть. Как оказалось, наш приятель работал на свинарнике: не доверили ему ни автомат, ни границу охранять. Неделю мы жили на чердаке свинарника. С собой были гитара и флейты. К нам приходили солдаты. Самое интересное, что когда нас поймали, военные по каким-то причинам не захотели мараться и вызвали милицию. Кого-то отпустили, а я без документов в спецприемник поехал. Потом сбежал оттуда. И так три раза: Красноярск, Душанбе и Ашхабад.

 

— А как сложилась судьба у других членов тусовки?

 

— Самоубийство, алкоголь, наркотики. Я понимаю, что это от безысходности: люди живут в таких условиях, и ничего поменять не в силах. Я, например, считаю себя сильным человеком. Меня и жена считает сильным. Смог порвать и уехать. У меня нет ненависти к той среде. Есть нелюбовь. Нелюбовь – даже не в связи с тем, что со мною произошло, а потому что общество не приемлет свободу не только чужую, но и свою. Люди, как котик из мультика: «Зачем нам Таити? Нас и здесь хорошо кормят».

 

— Но на Западе людей-конформистов тоже много…

 

— Да, но на Западе люди прекрасно понимают, что ты можешь быть другим, и это твое право. Это разница между российским обществом и западным. На Западе быдла хватает, но оно знает свое место. Оно может считать тебя придурком, но вместе с тем признает за тобой право быть придурком. Когда я издал книгу «Зазаборный роман. Записки пассажира», через интернет мне написали несколько людей с очень интересными судьбами. Один на воздушном шаре улетел в Финляндию и сейчас в Америке живет, или человек, который спрыгнул с парохода и уплыл. Есть и такие люди на свете.

 

— Шесть лет вы провели в местах не столь отдаленных и издали уже упомянутую книгу-автобиографию «Зазаборный роман». Вы начали писать ее, будучи в лагере?

 

— В лагере я начал писать ее в голове. И до сих пор я пишу книги так же: сначала полностью проигрываю в голове до мелких деталей. Я рассказывал роман несколько раз в хипповых коммунках. Книга выкристаллизировалась до глав. Когда мы приехали первый раз на Канары, я за три месяца полностью ее написал. Это был 1994 год, а в России книга впервые вышла в 2010 году. До этого там никто не хотел публиковать. Чаще всего говорили: «Вы станьте известным, а потом уже к нам приходите». Я считал личным долгом донести эту книгу, чтобы люди увидели, что те, кто зверствовал в лагере, не немецкие фашисты и не пришельцы с Марса. Это люди, которые утром ребеночка в лобик целовали, а вечером по пути домой еще вспоминали, что молока купить надо. Это самое страшное: в лагере работали самые обычные люди, которые живут среди нас.

 

— Вы говорили, что в лагерь вас отправили за антисоветскую пропаганду по 70-й статье. Как сотрудники КГБ вышли на вас и решили, что обычные подростки заслуживают такого строгого наказания?

 

— В 1978 году мы зависли в Ростове-на-Дону. В городе был институт водного транспорта, где находился один из первых ксероксов. Наш приятель-хиппарь работал там ночным сторожем. Однажды мы зашли туда и наксерили сколько нужно. Печатали куски из декларации прав человека в каком-то щенячьем восторге. Потом раскидали все по домам. 95 процентов людей отнесли наши листовки в КГБ, а оставшихся пять вызвали и допросили, почему они не настучали. Все множительные устройства в СССР были зарегистрированы. Сотрудники КГБ быстро нашли тот институт. В этот момент, видимо, они и решили заработать себе погоны, ордена, квартиры. Посчитали, что вышли на какую-то группу, связанную с Западом, у которой есть радиостанция и взрывчатка. За нами стали следить.

 

— Почему кэгэбэшники вас сразу не взяли? 

 

— Если бы сразу схватили, осудили бы по 130-й: клевета. Мы бы получили по году-два. Но за нами следили четыре месяца и, когда поняли, что у нас ничего нет, очень разочаровались – ни погоны, ни квартиры не получат. 25 мая ночью нас очень жестко задержали. Причину не сказали, посадили в машину и оправили в КГБ. Наш главный сразу сказал: во всем сознаемся, говорим, что не знали, и нас сразу раздернули в боксы. Мои документы потеряли. Все поехали в тюрьму, а меня в спецприемник отправили. Я был там месяц. Далее в следственный изолятор. Потом суд. Я не верил, что столько дадут, потому что, даже с точки зрения советских законов, мы практически ничего не сделали. На 70-ю статью не тянуло «Антисоветсткая агитация и пропаганда», и я искренне считал, что на суде ее переквалифицируют. В итоге я и еще двое получили по шесть лет. Часть из наших, кто постарше, по 7-8 лет. Когда я сказал следователю, что Брежнев подписал декларацию, он мне ответил: «Мало ли что он с дуру подписал. А вы-то куда лезли?».

 

— Все это кажется варварством каким-то…

 

— Я согласен с тем, что варварство. Но то, что происходит в современной России: с Навальным, Болотной и т.д. – то же самое. В Чехии у тех, кто не захватил коммунизм, в голове не укладывается: как это в современной России за то, что вышли на демонстрацию... Здесь несколько лет назад полиция очень жестко разогнала фестиваль техномузыки. Результат: у здания МВД полгода стояла сцена, на которой самыми мягкими словами были «fuck off, policie». Курилась марихуана, пелись песни, висел плакат, что бить за музыку – это фашизм. И никого пальцем не тронули, потому что Чехия, в отличие от России, – демократическое государство в данном отношении. Люди имеют право сказать свое «фи».

 

— История с Ходорковским – лишнее тому доказательство?

 

Если не брать во внимание, кто прав, кто виноват, потому что крали все, в то время был большой передел имущества. Сам факт того, что то, что у Ходорковского забрали, не вернулось государству, а разошлось по частным лицам, говорит о многом. Я знаю одного белоруса. Он предприниматель средней руки, и него была точно такая же история только в Беларуси. Его пригласили в милицию и сказали: «Вот фамилия человека – возьмешь к себе в компаньоны». Он спрашивает: «А если не возьму?». Ему отвечают: «Посадим». В течение недели он продал бизнес и бежал в Чехию. Смог выбить здесь азил, тогда еще белорусам его давали.

 

— А как вы добились убежища в Чехии и получили чешские документы?

 

В Европе я ездил по паспорту, который позаимствовал у приятеля. Это был шведский паспорт этнического серба. После того как паспорт закончился, Маркета очень боялась, что меня депортируют. Я ей пытался объяснить, что депортировать некуда. У меня был советский паспорт, но я его уничтожил и себя советским гражданином не считал. Россия стала правопреемником СССР, но, с точки зрения международного права, это правопреемничество не законно, потому что она огульно объявила всех гражданами: по закону каждый случай должен рассматриваться индивидуально. В 1996 году в Будапеште была конференция по делам бездомных. Было принято решение, что граждане, не имевшие прописки в СССР и России, фактически гражданами не являются, потому что были нарушены их права. Я нашел резолюцию этой конференцию, смог объяснить сотрудникам МВД, что де-факто я не являюсь российским гражданином, и в конце концов меня признали лицом без гражданства. Мне помогала известный адвокат Клара Самкова-Веселова, общественные деятели и организации. В Польше у чешского консульства была хипповая демонстрация под лозунгом: «Почему для Володи Бороды нет азила?». В итоге мне выдали два документа: заменить на trvaly pobyt azylanta (вид на жительство лица, признанного беженцем) и travel document международного образца.

 

— Почему сейчас в стране очень тяжело получить азил?

 

— Главная причина – человек по фамилии Хайшман (директор отдела миграционной политики МВД Чехии Томаш Хайшман – ред.), который возглавляет отдел с 1990 года. Этот человек лично меня ненавидит. Он при свидетелях сказал, что я первый, кто посмел требовать, а не просить азил. Помимо прочего, мое требование основывалось на том, что Чехия подписала договор о намерении предоставлять убежище. Однако в одном интервью Хайшман откровенно сказал, что видит свою работу не в предоставлении азила, а охране страны от нежелательных элементов. И пока Хайшман будет возглавлять отдел, в Чехии будут давать азил соответственно его политике. Как мне кажется, она соответствует мнению большинства чехов. Это очень точно в журнале «Рефлекс» сформулировал один журналист: «Сначала мы с помощью немцев выгнали евреев, а потом с помощью русских выгнали немцев, и остались чехи». Конечно, здесь очень много нормальных людей. Но по большей части это такой латентный чешский национализм.