Виталий Манский: «В 2014 году Россия и Европа изменились, а "Труба" стала совершенно другим фильмом»

Вы представляете картину "Труба" в Праге. Расскажите, пожалуйста, что ждать зрителю от этого показа?

Это фильм, который возник из-за вопроса, который я задавал себе уже очень давно: почем Россия и Европа такие разные. Я искал форму, которая посредством документального кино могла бы помочь рассмотреть этот вопрос. Время от времени возникали какие-то подходы, которые не казались идеальными, пока не возникло понимание, что Россию с Европой действительно связывает лишь одна вещь - та сама пресловутая нефтегазовая труба, по которой из России в Европу идет топливо. Она же, как выяснилось, не только объединяет нас, но и разъединяет. И вот когда возникло понимание этого "фактора трубы", возникло и понимание картины. А вместе с ним появились форма съемок и способы реализации картины, и бюджет, который для документального кино можно назвать более чем масштабным. Тогда еще был другой министр культуры, да и страна тогда была еще другой, поэтому мы получили господдержку, после чего предложили войти в проект нашим европейским партнерам - чешской компании Hypermarket Film и Фонду кино Чехии, немецкой компании Saxonia Entertainment и немецкому региональному Фонду кино. Только объединив эти усилия, нам удалось реализовать проект таким образом, каким он был задуман. Это один из нечастых случаев, когда автор может сказать: да, проект реализован на весьма существенную часть от того, что было задумано, ведь, как правило, до реализации доходит лишь маленькая толика планов. "Труба" - это уникальный счастливый пример документалистики.

Как и сколько длилась работа над "Трубой"?

Фильм является не буквальным, а эмоциональным путешествием вдоль этого газопровода. Начинается картина в тех местах, где газ добывается - это Западный Уренгой, за Полярным кругом, затем труба проходит через всю Россию - Уральский хребет, Центральную Россию, входит в Украину, Беларусь, затем Польша, Чехия, Германия. Это путешествие мы совершали не путем точечных экспедиций во все эти места, как, может быть, поступили бы другие авторы, а отправились в реальное путешествие вдоль всей этой трубы. Мы начали свои съемки в Кельне, отправились по маршруту вдоль всей трубы и обратно - до Берлина. Нам предоставили автомобиль - дом на колесах для туристических поездок, где в прямом смысле работали, жили, спали, готовили себе еду и так далее. На нем мы въезжали в различные уральские поселки, чем, конечно, вводили местное население в шок и трепет, тем более еще и с немецкими номерами. Все это продлилось 104 дня. 

Эта картина показана уже во многих странах. Отличается ли реакция российских и европейских зрителей?

Прежде всего, зритель, способный чувствовать - то есть не столько анализировать, сколько быть открытым к восприятию каких-то эмоциональных вещей, относится к картине с пониманием и благодарностью вне зависимости от места показа. Потому что вопрос о состоянии мира так или иначе заботит многих людей вне привязки к географии. Ни одно художественное произведение не является окончательным ответом ни на один вопрос, но мы стараемся расширить некие горизонты представления о мире. И "Труба" в каком-то смысле оказывается такой весьма убедительной возможностью дополнить свои представления об окружающей нас действительности. Поэтому как в России, так и вне России, видя, может быть, разные вещи и акцентируя свое внимания на различных нюансах, в целом происходит именно сопряжение зрителя с происходящим на экране. И сказать, что где-то картину воспринимают лучше, а где-то хуже, я не смогу. Конечно, думаю, что в Европе, где убеждены, что их жизнь априори лучше, может быть, возникает сожаление от того, что картина не прямолинейна: она не предъявляет европейскую жизнь в качестве идеала, наоборот, "Труба" показывает, что жизнь сложна и несчастлива везде, просто по-разному. 

Трейлер фильма "Труба", режиссер Виталий Манский

Можете привести какой-нибудь пример или сравнение?

Везде люди рождаются и умирают, смерть является неотъемлемым атрибутом человеческой жизни, и в этой картине есть два примера восприятия смерти - в европейской и русской традиции. Например, для того, чтобы похоронить мать, один из русских героев нашего фильма выезжает с друзьями на кладбище в шесть утра и до пяти часов вечера топорами и ломом выдалбливают могилу в замерзшей земле, чтобы потом опустить туда гроб близкого человека. А в Праге, где мы снимали другой эпизод, люди приезжают на кладбище на автомобилях и в лаковых башмаках в ланч-тайм и, даже не уронив слезу над телом усопшего, слушают Ave Maria и возвращаются к своим повседневным заботам. Нельзя сказать, что в Европе ужасно, а в России прекрасно, но и наоборот сказать нельзя. И так во всем, на какую стороны жизни не посмотреть.

Вы сказали, что фильм возник из вопроса о разнице Европы и России, на который хотелось найти ответ. Вам лично удалось его найти?

Да, мне для себя это объяснить удалось, но, честно говоря, не хочу это произносить вслух. Мне кажется, это то объяснение, которое правильнее находить для себя самому. Потому что когда такого рода вещи формулируешь, они моментально становятся уязвимы. А когда это что-то твое внутреннее, на что мы и подталкиваем зрителя, это более действенно. И я хочу, чтобы эта картина действовала именно таким образом, иначе бы я не снимал кино, а выступал с какими-то манифестами из серии “Россия - не Европа, потому что…” Этим, кстати, занимаются иной раз очень умные и талантливые люди, но я себя не отношу ни к первым, ни ко вторым.

Тем мне менее, вы на протяжении всех 104 дней путешествия и съемок видели куда больше, чем по итогу вошло в картину, поэтому, конечно, хотелось бы услышать именно ваше мнение. 

Да уж, пожалуй, не удалось вместить в картину все 104 дня плюс 50 лет моей жизни. Хорошо, я попробую красиво уйти от этого вопроса. Мы стояли на границе Польши и Беларуси - это абсолютная граница двух миров. И так получилось, что наш трейлер остановился ровно в том месте, где закончился польский забор и начался забор белорусский. И у меня было достаточно времени насладиться видом этих двух заборов из окна. Польский забор сделан из фабричной алюминиевой рейки, ровненькой, прикрученной болтиками с шайбочками, чтобы не заржавело - он прекрасен. А следом, прямо вплотную, стоит ржавая труба, вкопанная в землю. К ней проволокой прикручена сетка-рабица тоже какого-то туманного цвета, а сверху ту конструкцию украшает окрученная в пружину колючая проволока. Размышляя об этих заборах, я понял, что вот этот наш родной белорусско-российский забор, конечно, ужасен, но его невозможно перелезть. А вот прекрасный польский забор, хоть и более совершенен эстетически, но функционально нерабочий - перелезть его элементарно. Это символический забор, а наш - практический. Вот разница символизма и практицизма - это одно из фундаментальных отличий двух миров. Он не закрывает собой все остальные разницы, но она дает ключ. Как в шифре - найдешь ключ, и дальше все открывается. 

Вы закончили фильм и презентовали его в 2013 году на фестивале в Карловых Варах. За это время много всего изменилось в мире, как в России, так и в странах Европы. Как теперь смотрится "Труба"? 

Да, в 2014 году Россия и Европа изменились, и если в 2013 году отличия, о которых я говорил, носили в большей степени эстетический характер, то в 2014 году из-за этих отличий началась настоящая кровавая война. И в этом смысле картина тоже изменилась. Я пересматривал ее буквально пару дней назад и был поражен тем, что сегодня "Труба" оказалась совершенно другим фильмом. Речь не о том, что вот что-то вчера было сделано, а сегодня это стало вдруг актуально по каким-то причинам. Нет, просто теперь это совершенно другой фильм, с другой драматургией, другими смыслами, другими аллюзиями. И дело не в том, что я сейчас хочу поставить некие подпорки под свой фильм, он перестал быть моим, когда я его закончил. Удивительная аберрация произошла.

Интересно, каким он станет, предположим, через десять лет?

А вы знаете, в документальном кино бывает, что даже совершенно бессмысленная и бездарная картина через какое-то время становится уникальным культурным субъектом. Конечно, речь не о таких картинах, как "Триумф воли" Лени Рифеншталь, неизменно великий фильм - просто тогда с одним акцентом, а сейчас - с другим. Но в качестве примера, учитывая, что мы находимся в Чехии, могу привести фильм "Чехословакия 1968, год испытаний" студии ЦСДФ, снятый в том же году. Я его даже в прошлом году показал на нашем фестивале Артдокфест, как особое событие, потому что это советская пропагандистская версия событий в Чехословакии в 1968 году, безусловно оправдывающая ввод войск, показывающая якобы чаяния чехословацкого народа, призывающего ввести танки и расправиться с оппозицией, и так далее. И сегодня эта картина демонстрирует, как сейчас совершенно аналогичная, почти слово в слово произносимая риторика звучит в отношении к Украине, которая, также как Чехия в 1968 году, пытается вырваться из имперского российского пространства и начать новую жизнь. Все под копирку! И вдруг картина, которая долгое время пылилась в архиве, приобрела новую актуальную и очень действенную силу.

Документальное кино - это один из важнейших документов истории, с помощью которых можно будет в будущем разобраться в том, что творилось в прошлом. Важно ли, как оно снято?

Важно, чтобы оно вообще было снято. Можно привести жесткий пример кадров Холокоста, снятых немецкими же военными.Если бы я лично своими глазами их не видел, я бы, откровенно говоря, наверное, не смог бы поверить, что это в принципе может быть реальностью. Пожалуй, впервые после потрясения просмотров этих кадров еще в детстве в дремучие 70-е, я второй раз испытал подобного уровня потрясение сейчас в 2014-15 годах, когда стали появляться кадры массовых казней ИГИЛ. И при всем ужасе этих кадров, их абсолютной и запредельной жестокости, это важнейший документ, который потом нам позволит (я очень на это надеюсь) не повторить этот опыт. Кадры как вакцина, необходимая человечеству, чтобы преодолевать подобные заболевания, которым, к сожалению, подвержены люди на всех этапах своего развития. 

Вы всегда говорили, что снимаете о России, тем не менее, сейчас вы из России уехали. Почему вам пришлось покинуть страну и насколько сложнее стало снимать?

Да, я снимаю о России, даже когда снимаю на Кубе, в Северной Корее или Зимбабве. Пока не закрыта граница, слово "уехал" нужно говорить с пониманием этого термина: я уехал работать в другую страну, при этом в любую секунду времени я могу вернуться, что и подтверждает моя практическая жизнь: сажусь на машину, самолет, занимаюсь делами своей российской компании, провожу там фестиваль "Артдокфест" - это, пожалуй, сейчас главная моя деятельность, и, даже живя в Латвии, я слежу за новостями по русскому телеканалу "Дождь". Россию я считаю своим домом, но просто сейчас из-за личной организации собственной психики я не могу себе позволить находится рядом с происходящим в стране, поэтому я принял такое решение. Хотя, оно в том числе сопряжено и с тем, что в России я получил запрет на профессию. А если я не могу работать в России, то, естественно, я буду работать в другом месте. 

Откуда возник конфликт с Министерством культуры, из-за которого вам отказали в финансировании?

Начиналось все с украинских событий и с моей картины об этой ситуации, которую я запускал как раз весной 2014 года. Ее личным распоряжением министра лишили финансирования, несмотря на то, что оно уже было получено. Это был первый прецедент такого рода за всю новейшую историю страны. Однако, с уверенностью можно сказать, что тот проект все равно реализован - съемки практически завершены. И он стал самой крупной копродукцией российского кино за всю его историю с 1991 года, потому что на сегодняшний день к проекту присоединилось десять государств, конечно, кроме России. Так что сама жизнь диктует некие обстоятельства моей практической деятельности.

Когда можно будет увидеть фильм об Украине?

Не раньше февраля 2016 года, потому что я сейчас вернусь в Ригу и только начну его монтировать.

Вы сейчас еще над чем-то работаете?

В прошлом году я параллельно с Украиной снимал в Северной Корее. Я уже практически закончил работу, получившую название “В лучах солнца”. В Праге мы делали постпродакшн - звук-цвет и прочие технические моменты. Премьеры этой картины начнутся в октябре этого года. Сейчас мы решаем, где сделать мировую премьеру - есть уже много приглашений. Но я очень надеюсь добиться возможности показать его в октябре в Чехии. 

После отмены финансирования как теперь будет жить и развиваться в России фестиваль "Артдокфест"?

Это очень простой вопрос, но не могу ответить на него односложно. Я вижу, что этот фестиваль необходим стране. И так как я понимаю и знаю, как его делать, а также ощущаю важность этой культурной институции, я не могу себе позволить отступить, несмотря на то, что все против. И этот фестиваль мы делали в прошлом году, вопреки всему, будем делать его в этом году и будем делать его о тех пор, пока физически это возможно. То есть до победного конца, а победный конец - это когда, по крайне мере, с позором будет издан со своей должности этот совершенно случайный и вредный для российской культуры человек. занимающий пост министра культуры. Хотя, понятно, что вместе с ним, наверное, должны быть очень серьезные изменения и в той среде, которая назначила его на работу.

Вы видите какую-то надежду?

Я был пионером, комсомольцем, жил в бесконечном и вечном Советском государстве, но однажды проснулся утром и узнал, что оно развалилось, пока я принимал душ. Теперь оно вернулось - даже, может быть, в более циничной форме. Но, если ты что-то видел один раз, значит, это существует. А если это существует, то оно случится еще раз - главное до того дожить. То, что вся эта конструкция, которой сейчас накрыли Россию, не имеет будущего и рухнет - это аксиома, не требующая доказательств. Вопрос во времени. В принципе, думаю, что если я не окончу свои дни трагически, то моя физическая жизнь точно обеспечивает мне право увидеть финальный акт этого марлезонского балета.